05:14
Т.Фельгенгауэр― Короткое хотелось бы разъяснение, не удаляясь в дебри налогового законодательства. Госдума сегодня приняла в окончательном чтении Закон Тимченко так называемый, причем силами только единороссов. Какой-то ужасный бунт произошел, и остальные 3 фракции отказались голосовать. Тем не менее, касается этот такой скандальный законопроект: лицам, которые находятся под санкциями в других странах, не платить налоги в России. Что здесь политического?
Е.Шульман― Тут много интересных моментов. Ну, не то, чтобы много, но некоторые есть. Я напомню, что предыдущую версию этого закона называли «Законопроектом Ротенберга» (узок их круг, пострадавших от санкций – не один, так другой даст свое имя какому-то новому проекта закона). И тогда его принимать не решились.
В этот раз, все-таки, приняли в такой форме, в общем, как им кажется, чуть более замысловатой. Хотя, на практике это, насколько я понимаю, опять же, как вы сказали, не влезая в дебри налогового законодательства, о котором знают только те, кто на этом деньги зарабатывает (остальные не рассказывают), так вот, насколько я понимаю, речь может идти о том, что людям будут возвращать деньги из бюджета, те суммы, на которые они пострадают из-за санкционного режима.
Е.Шульман: C политической точки зрения пострадавшие от санкций — герои России, принявшие за свой патриотизм ущерб
Ну, с точки зрения политической понятно, что все пострадавшие от санкций считаются на этом основании героями России и людьми, которые за свой патриотизм приняли какой-то ущерб, убыток и страдания, поэтому нужно им это компенсировать.
Что касается проголосовавшей фракции только «Единая Россия», вот это любопытный, на самом деле, момент. Таких голосований будет всё больше и больше, скажу я вам, дорогие радиослушатели. Если помните, когда у нас выборы парламентские только случились и результаты их стали известны, я говорила в том числе и здесь, что это не тот результат, которого наш политический менеджмент хотел добиться. Что вот эта вот чудовищная фракция-бегемот, вот эта огромная из 323-х, по-моему, депутатов – это совершенно не то, чего хотели видеть, потому что она делает невозможной демонстрацию желанного крымского или посткрымского консенсуса, в который должны были бы сливаться все партии, которые, типа, все разные («Вот смотрите, как у нас представлена широко разнообразная палитра общественных настроений»), но все они едины в главном – в значимых политических вопросах, в поддержке базового курса президента и правительства.
Теперь этого ничего не получится, и все те конфликты и противоречия, которые могли бы быть конфликтами между фракциями, теперь они будут, во-первых, внутри самой фракции «Единая Россия» (что мы уже и наблюдаем). А кроме того, поскольку эта фракция может своими голосами принять любое решение, то она и будет принимать своими голосами любое решение.
Малые фракции так называемые очень легким способом могут демонстрировать свою независимость, что им потом зачтется с точки зрения избирательной выгоды.
Т.Фельгенгауэр― Так все профит. Законы принимаются…
Е.Шульман― Законы принимаются, виновата только «Единая Россия».
Т.Фельгенгауэр― Якобы, оппозиция.
Е.Шульман― Да. А эти не причем. Значит, они будут всё чаще и чаще употреблять эту нехитрую технологию, то есть не голосовать за то, что избирателю может не понравиться. А избирателю довольно многое из того, что принимает Государственная Дума, не нравится и продолжает не нравиться. И теперь они скажут (и дальше будут говорить), что «вот смотрите, этот закон о том, что миллиардеры должны стать еще немножко богаче за счет государственного бюджета, мы за него не голосовали».
Т.Фельгенгауэр― Ну, прекрасно. То есть все в выигрыше: и Тимченко с Ротенбергами, и «Единая Россия», и оппозиция.
Е.Шульман― Ну, насчет «Единой России» тут ее-то выигрыш в чем? Она голосует, за что скажут. Значит, никакого медиа-профита от этого она не имеет, никакого «спасибо» ей благодарные избиратели за это не скажут. Тимченко ей скажет «спасибо», что ли, за это? Он тоже будет благодарен не им. Так что нет, пострадавшие-то как раз есть, и эти пострадавшие – это они.
Т.Фельгенгауэр― Про пострадавших, ну, не то, чтобы от «Единой России», но, может быть, невольно от лидера «Единой России», коим является Дмитрий Медведев, если вдруг кто не в курсе.
Е.Шульман― Напоминаем.
Т.Фельгенгауэр― Да. Потому что некоторые всё еще думают, что Владимир Путин. Это не так. Дмитрий Медведев возглавляет «Единую Россию».
Е.Шульман― Владимир Путин – национальный лидер. Не путайте.
Т.Фельгенгауэр― Есть сакральная фигура и тотем ходячий.
Е.Шульман― Да? «Ходячий тотем» — это интересный термин. Так?
Т.Фельгенгауэр― Фильм ФБК «Он вам не Димон» был показан студентам. Преподавателя уволили. Всё это происходило в Сибирском федеральном университете. Это странно, нет? Ну, зачем на таких мелочах гореть?
Е.Шульман― Вы знаете, в провинциальных вузах происходит много странных вещей. Там очень запуганное бывает начальство, которое боится вообще всего на свете, поэтому любую крамолу они, значит, считают нужным как-то искоренять еще предварительно. Кроме того, в регионах бывают иногда особо бдительные местные подразделения «Э» местных УФСБ, которым тоже заняться особо нечем и поэтому они отслеживают такого рода вещи.
Но можно не ходить далеко ни в какие регионы – у нас в Московском Государственном Университете происходит какое-то многосерийное позорище с тем студентом, который вывесил украинский флаг из окна, и к нему пришли какие-то «эшники» и чего-то там били его шваброй. Выяснилось в процессе, что существует не только собственное отделение полиции, которое обслуживает МГУ, но еще у них есть маленький свой КПЗ, куда тоже сажают всяких провинившихся.
Ну, в МГУ вообще (хочу воспользоваться случаем, сказав это в эфире) плохие нравы. Это идет, в общем, от руководства, это идет от ректора. Степень лоялизма, который там считают нужным демонстрировать, превосходит всякое человеческое вероятие. Это совершенно не нужно ни для чего, но, вот, руководство университета считает нужным, все-таки, этим кривым путем идти, причем всё дальше и дальше. Значит, несменяемость руководства – это плохая вещь. На всех уровнях и во всех сферах – в административной, в политической, в культурной и в образовательной тоже.
Т.Фельгенгауэр― Ну, то есть это так: есть еще перегибы на местах (если мы говорим про увольнение).
Е.Шульман― Ну, насчет «еще» или «уже», или «они есть, и никуда деваться не собираются» — это вопрос дискутируемый, скажем так. Я бы не сказала, что «еще». Но есть, на местах бывают странные явления. Регионы отличаются друг от друга, в том числе по уровню политической культуры, довольно много. Но еще раз, в чем моя-то мысль состояла? Даже и в Москве в МГУ, например, можно или нельзя одно, а, там, в ВШЭ совсем другое. Или даже, вот, в моей родной академии. Не то, что там кто-то украинские флаги вывешивает, но, вот, какой-то такой совсем беды…
Т.Фельгенгауэр― Но КПЗ там пока нет.
Е.Шульман― Собственного КПЗ у нас, по-моему, еще не завели. И если… Опять же, я надеюсь, что никакие полицейские и приравненные к ним лица не будут при абсолютном непротивлении руководства избивать аспирантов, студентов, преподавателей.
Е.Шульман: В МГУ происходит многосерийное позорище со студентом, вывесившим украинский флаг из окна
Т.Фельгенгауэр― Ну а вот, кстати, про регионы. Когда Алексей Навальный открывает штаб в очередном городе и там его обливают зеленкой, это тоже так просто на региональном уровне власти решили встретить? Вряд ли же им, наверное, спускают какие-то указания из Администрации президента?
Е.Шульман― Вы знаете, этот вот роковой вопрос об указаниях и местной инициативе – он почему-то очень часто возникает. Людям кажется, что это страшно важно. И тут есть 2 школы.
Одна школа говорит, что без личного указания Путина вообще ни одна мышь не шелохнется, поэтому всякая шелохнувшаяся мышь это делает исключительно после того, как ей это указание дали.
А другая школа состоит в том, что каждый, так сказать, актор, находящийся внутри системы, старается продемонстрировать свою нужность, инициативность, свое правильное понимание политического момента и, вот, пляшет в соответствии с этим, а дальше уже его оценивают по качеству его плясок. Кого-то за излишнее рвение, бывает, что и пригашивают слегка, кого-то, наоборот, поощряют. Бывает по-разному. Я больше придерживаюсь второй точки зрения, тем более что…
Понимаете, в чем дело? Уже достаточно известно на нынешний момент, что никаких прямых указаний давно ни от кого не поступает. То есть, вот, прям прямых «Вот, возьмите этого человека и намажьте его зеленкой. Не йодом – зеленкой. Не перепутайте, дураки!»
Действительно, каждый должен продемонстрировать свою нужность. Каждый вот этот вот администратор на местах или какой-нибудь там местный НОД. Он же тоже хочет финансирование получать, понимаете? Ему нужно чем-то отчитаться: «Вот мы провели показательную акцию, метко попали зеленкой. Мы молодцы».
Т.Фельгенгауэр― Еще один вопрос про Алексея Навального, но уже про митинг, который в разных городах пройдет 26 марта, в ближайшее воскресенье. Не очень понятно, вот, с Москвой.
Е.Шульман― Это ближайшее воскресенье?
Т.Фельгенгауэр― Да, это ближайшее воскресенье.
Е.Шульман― А меня не будет в Москве. Как жалко! Только сейчас я это осознала. Ай-яй-яй.
Т.Фельгенгауэр― Вы пропустите?
Е.Шульман― Получается, что так.
Т.Фельгенгауэр― Потому что там не очень понятно. Алексей Навальный настаивает на том, что…
Е.Шульман― Что если ему не согласовали одно место, но не предоставили другого, то, значит, в заявительном порядке митинг считается согласованным.
Т.Фельгенгауэр― Да.
Е.Шульман― Ну, скажем так, митинги, организуемые Алексеем Навальным или ради него, они как-то, вот, обычно проходят, скажем так, при некотором непротивлении органов правопорядка. Вспомним, в частности, в 2013 году когда люди вышли, и вообще и без уведомлений даже безо всяких на Охотный ряд в знак протеста против первого приговора по Кировлесу, и тоже никто их тогда не разгонял.
Это немножко опасные игры, тем не менее, с нашей правоохранительной системой и с новосозданной Росгвардией, которая должна теперь заниматься этими самыми делами, поскольку ОМОН – это они.
Но по сути закона он, конечно, прав. Я не знаю, зачем московские власти это сделали, почему они не предложили альтернативного места, как они обязаны…
Т.Фельгенгауэр― Они сегодня предложили Люблино.
Е.Шульман― Они сегодня предложили Люблино?
Т.Фельгенгауэр― Да. Но Алексей Навальный говорит, что он не хочет.
Е.Шульман― Он не хочет Люблино?
Т.Фельгенгауэр― Он хочет Тверскую. И он зовет людей на Тверскую.
Е.Шульман― Понятно.
Т.Фельгенгауэр― И сегодня в ФБК приходили полицейские с разъяснительными беседами. И Алексей Навальный в ответ им вел разъяснительную беседу о том, почему он имеет право выйти на Тверскую.
Е.Шульман― В соответствии с уведомительным, опять же, этим самым порядком. Ну, скажем так. Хочется надеяться, что всё это дело пройдет без насилия. Потому что, действительно, граждане имеют право собираться мирно, без оружия – есть у нас такое конституционное основание. И на самом деле, все эти согласования с местными органами власти – они носят исключительно организационный характер, а не для того, чтобы кто-то там разрешал это. Это не надо разрешать – нам это разрешила Конституция. Так что по сути он, конечно, прав, и хочется, чтобы те, кто будут, опять же, обеспечивать правопорядок на этом мероприятии, занимались бы именно этим, а не, наоборот, провоцированием и нагнетанием обстановки, как это называется на нашем официальном языке.
Т.Фельгенгауэр― А если по содержанию, как-то против Медведева при живом-то Путине митинговать.
Е.Шульман― Митинговать можно против кого угодно. Я, вот, честно говоря, не очень понимаю этих размышлений типа: «Хорошо ли это выступать против Медведева? А давайте лучше выступать против Путина». Против одного можно выступать, против другого можно выступать. Из того, что у нас там одни этажи власти плохо работают, не следует, что все другие хорошие. Логика «А другие еще хуже, поэтому давайте будем этого любить» — она мне представляется несколько инфантильной.
К премьеру есть претензии. Эти претензии могут быть выражены в форме публичного митинга, шествия (и чего там еще?) и пикетирования, размахивания плакатами. Это совершенно нормально.
Т.Фельгенгауэр― Хочу поправиться, прошу прощения у наших зрителей и слушателей. Не в Люблино, а в Марьино. Это принципиально. В Марьино отказался Алексей Навальный.
Е.Шульман― В Марьино, то есть на дому ему предлагают, значит, манифестировать. Понятно.
Т.Фельгенгауэр― Какой-то у нас вестник судов сегодня получается, но невозможно не обсудить…
Е.Шульман― Вы знаете, главный элемент нашего политического процесса – это то, что происходит в судах и вокруг судов, да.
Т.Фельгенгауэр― Переместилось политическое поел в судебное.
Е.Шульман― Да. Это довольно характерная черта режимов нашего типа – они такие все, легалистские, то есть они очень любят оперировать буквой закона в ущерб духу закона. Поэтому и, соответственно, любая политическая борьба тоже ведется вот этими вот законническими, я бы сказала, не просто законными, а, вот, законническими такими методами. Поэтому если вы хоть какую-то общественную или политическую, или общественно-политическую активность проявляете, мимо суда вы не пройдете – будьте готовы к этому заранее.
Т.Фельгенгауэр― Хорошо. А как быть с губернаторами? Вот, сегодня СКР возбудил еще одно дело по взятке на бывшего губернатора Кировской области Никиту Белых. Здесь какая уж была активность?
Е.Шульман― Значит, смотрите. Обычно возбуждение еще одного дела в процессе первого обозначает, что первое не едет. Делаем выразительную паузу. Это значит, что по первоначальному обвинению не удается что-то нарисовать. Поскольку выпускать человека нельзя (система на выплевывание не работает, она работает только на зажевывание), то ей нужно обоснование для дальнейшего зажевывания. По этой причине генерируются новые эпизоды.
Е.Шульман: В провинциальных вузах много странных вещей. Там очень запуганное начальство, боится вообще всего на свете
Это плохой признак. Ну, что значит «плохой»? Тут хороших признаков вообще быть не может. Плохой он в том смысле, что по первому делу совсем ничего не получается, но выпускать не хотят, а уж тем более признавать свою неправоту органы следствия вообще у нас никогда не в состоянии.
Хорошее тут может быть что? Если по первому ничего не вышло и надо срочно на ходу лепить из чего есть какое-то второе, то… Ну, опять же, я сейчас не буду поднимать эти все инсайдерские разговоры о том, что, вот, президент не счел убедительными обвинения против Белыха и как-то там сказал, что, в общем, как-то покачал головой не в ту сторону, в какую от него все ожидали. Поэтому они все и забегали с такой скоростью.
Но! Если чего-то не получается, может быть, сойдутся на (как часто довольно бывает в делах, возбужденных против высокопоставленных госслужащих), сойдутся на некоем нулевом результате. То есть условный срок, то есть, да, признан виновным (у нас по-другому не бывает: нельзя не признать человека виновным, если уж он попал, коготок увяз, всей птичке пропасть). но, по крайней мере, не будет реального срока как у какого-нибудь нашего несчастного бывшего Тульского губернатора, которому 9,5 лет колонии дали. А тут, может быть, будет всё как-то помягче. Ну и тогда, опять же, в связи с замечательными свойствами нашей правоохранительной системы человек отделается только тем, что из него, видимо, сделают инвалида непосредственно в СИЗО. И это еще не самое страшное из того, что бывает в СИЗО, как мы знаем по недавнему эпизоду с одним из бывших руководителей «Роскосмоса» — оттуда можно вообще не выйти.
Т.Фельгенгауэр― А он даже не бывший.
Е.Шульман― В смысле «не бывший»?
Т.Фельгенгауэр― Он, по-моему…
Е.Шульман― В смысле он продолжал быть на своей должности? У нас же как-то всех сразу увольняют и исключают из «Единой России» задним числом.
Т.Фельгенгауэр― «Роскосмос» старался за него как-то бороться. Не знаю, кстати, Дмитрий Рогозин как-то это прокомментировал или нет? Это же, все-таки, его ведение.
Е.Шульман― Я не слышала от него никаких комментариев. Я единственное, на что надеюсь в связи со всеми этими жуткими историями, что как-то правящий класс наш, наша обширная и распространенная бюрократия соберется между собой и договорится. Как после смерти Сталина договорились, что «Давайте не будем своих убивать больше», так вот сейчас бы им пора договориться о том, что практика предварительного заключения, которая является основным репрессивным инструментом (то есть не столько у нас сажают, вот, что называется, в бытовом смысле сажают, то есть по приговору, сколько инструментом репрессий является предварительное заключение и нахождение в СИЗО). Вот, как-то вот с этим бы ограниченнее применять, скажем так, этот замечательный инструментарий.
Вообще еще пройдет несколько лет, и потомки будут изумляться нашим вот этим вот диким совершенно практикам, как мы изумляемся судебной пытке, которую применяло европейское правосудие на протяжении долгих веков. И тоже говорили: «Ну как без этого-то? Нам же правда нужна. А как правду-то узнать, понимаете, без кнута и дыбы?» Так и вот это вот СИЗО. Никакого предварительного заключения кроме как по обвинениям, связанным с насильственными преступлениями, быть не должно. Все остальные люди, обвиняемые в растрате, хищении, мошенничестве, черте, дьяволе, значит, залог, домашний арест, ограничение на выезд. Для удобства следователя запирать человека в камеру, чья вина не доказана, это варварство и дикость.
Т.Фельгенгауэр― Ну, это же декларирует регулярно и тот же самый Дмитрий Медведев. И сколько у нас было разговоров про предпринимателей и про бизнес, который не надо кошмарить. Но…
Е.Шульман― Медведевская либерализация вообще недооценена, она не совсем прошла бесследно. Некоторые улучшения нашего уголовного, уголовно-процессуального законодательства случились за это короткое медведевское четырехлетие. Другое дело, что связка «суды-обвинение» по-прежнему является неразрывной, потому что судьи сами во многом это бывшие прокуроры или бывшие следователи, а не адвокаты или правоведы, и вообще не люди, которые озабочены законом, а люди, которые озабочены ведомственной инструкцией и отчетностью (поэтому они слушают обвинение).
Тем не менее, в этом направлении надо как-то работать дальше. Еще раз повторю, я тут рассчитываю не на гуманность и не на прогрессивность взглядов, а на обычный инстинкт самосохранения.
Значит, еще раз, товарищи, правящая бюрократия, речь идет не о том, что каких-то там простых людей, которые вам безразличны, подсыпав им наркотики в карман, потом сажают в СИЗО. Речь идет о вас. Это вас зарежут заточкой завтра, и все ваши 11 сокамерников скажут, что они спали, ничего не видели. Значит, с этим надо что-то делать.
Т.Фельгенгауэр― Ну, можно ли сказать, что в свое время так договорились олигархи после того, как посадили Ходорковского? Правда, надолго ли этого хватило.
Е.Шульман― Нет, это было не так. Насколько я помню, договоренность олигархов была в 90-е годы, и она состояла в том, что, опять, мы не стреляем по своим. Мы не употребляем заказное убийство в качестве инструмента дележа собственности, а мы употребляем судебные методы и заказные судебные решения. Это был большой шаг вперед на пути цивилизации.
Т.Фельгенгауэр― По поводу судов. Ну, вот, если не про политиков и чиновников, а про вполне себе юную девушку Варвару Караулову. Сегодня Верховный суд оставил в силе приговор 4,5 года. Нисколько не снизили, адвокатов не послушали. Это же показательный процесс определенно? Чтоб не ездили?
Е.Шульман― Я не знаю, в каком смысле показательный. Он медийный в том смысле, что привлекающий внимание прессы и, соответственно, общественности. А сказать, что он именно показательный в смысле устрашающий?.. То есть для того, чтобы что? Чтобы не общались молодые люди в интернете на эти темы?
Е.Шульман: Обычно возбуждение еще одного дела в процессе первого обозначает, что первое не едет
Ну, смотрите. Это дела, подведомственные ФСБ. Борьба с терроризмом и с терроризмом в сети, и охранение наших граждан от вербовщиков ИГИЛ (запрещено в РФ) – это то, чем они занимаются. Антитеррористический состав УК у нас постоянно расширяется ровно для того, чтобы эти дела им было вести легче и веселее. Та часть пакета Яровой, которая касалась изменения в Уголовный кодекс, она касалась именно новых статей по составу «Терроризм». Там были вот эти вот статьи за недоносительство известные – об этом хоть немножко говорили, об остальном меньше говорили. Снижение возраста наступления уголовной ответственности. То есть это, вот, так сказать, упрощение жизни для следователей ФСБ, ну и кроме того это легализация практик правоохранительных органов Северного Кавказа. То, что они делают, теперь это еще и записано в законе.
Поэтому я думаю, что Верховный суд как-то не очень хочет ФСБ возражать. А дело это не совсем такое, как другие дела, в которых тоже ФСБ было следователем, но успеха не поимело как дело Светланы Давыдовой, например, или дело Фарбера, или дело Даниила Константинова, которого тоже обвиняли в убийстве (там не было террористического состава, но тоже ФСБ вела).
Тут, видимо, ну скажем так, событие, о котором идет речь, оно, действительно, было. То есть вот эти вот все переговоры, там, о том, чтобы поехать в Сирию и там вступить в ряды правоверных, видимо, имели место. Поэтому если вы посмотрите, такой вот общественной кампании в ее защиту именно как несправедливо обвиненной не произошло.
О чем шла речь? О том, что она заслуживает снисхождения, потому что она молодая там, не понимала, чего делала.
Т.Фельгенгауэр― Не доехала.
Е.Шульман― Ну и, собственно, ничего не сделала. То есть судят ее за, действительно, за намерения, не за поступки. Ну, может быть, это будет еще один хороший случай для проявления монаршего милосердия, потому что… Ну, да, те аргументы, которые мы с вами перечисляем, они не строго правового характера, они такого вот, общегуманитарного.
Может быть, через некоторое время (я надеюсь, что небольшое, потому что, действительно, она очень молодая девушка – нечего ей долго сидеть в колонии), она напишет прошение. Или можно и без прошения, как теперь уже все выучили: для того, чтобы президент кого-то помиловал, не обязательно письмо этого самого человека. В случае с Ходорковским, например, никакого такого письма не было.
Может быть, так и будет, и это будет, в общем, наверное, хороший позитивный сценарий.
Т.Фельгенгауэр― А вот эта вот монаршая милость, как вы выразились, это такое что-то спорадическое, вот, просто настроение такое? Или это продуманная кампания?
Е.Шульман― Вы про, прости господи, оттепель?
Т.Фельгенгауэр― Ну, все же хотят…
Е.Шульман― Не хотелось бы очередной раз произносить этот бессмысленный термин в эфире.
Т.Фельгенгауэр― Я поэтому его и не произношу.
Е.Шульман― Вот это правильно, да. Давайте уж если даже идти к…
Т.Фельгенгауэр― Я про спорадические проявления милости.
Е.Шульман― Да. Так вот если даже идти кривым путем исторических аналогий, чего я всем советую не делать, но даже если на минутку им пойти, то давайте помнить, что то, что называется «оттепелью», оно произошло после смены власти одного, который умер, а другой, который пришел. Поэтому эти аналогии особенно неуместны в нашем с вами случае, и давайте не будем их даже и употреблять.
Так вот. Является ли это какой-то политикой или не политикой? Ну, смотрите. Значит, у нас все слышали про обвинительный уклон, про 99% обвинительных решений судов. Это всё правда. Значит, в условиях такой специфической работы судов появляются всякие разные внесудебные инструменты восстановления хоть какого-то равновесия в этом нашем с вами правовом поле. Например, у нас неадекватно часто проводятся амнистии, которые касаются не столько тех, кто уже сидит, сколько тех, на кого дело заведено. То есть это способ для следственных органов замести под ковер свою собственную плохую работу. Типа, мы наоткрывали дел, с которыми мы не знаем, чего делать, и которые мы не в состоянии в хоть сколько-нибудь сложном виде донести до суда, поэтому давайте объявим очередную амнистию в честь 20-летия парламентаризма, в честь победы, в честь 8-го марта, чего угодно…
Т.Фельгенгауэр― В честь присоединения Крыма (вот у нас свежая тема есть).
Е.Шульман― Да, вот, пожалуйста, хоть чего угодно. В честь, значит, хорошей погоды. И закроем все те дела, за которые, вообще-то говоря, в правоохранительной системе здорового человека на нас бы в суд подали в свою очередь и засудили бы нас к чертовой матери. А тут мы просто закроем их все, и мы будем довольны, и подсудимые скажут нам «спасибо» за то, что мы их не попересажали.
Точно такой же инструмент – это вот это самое президентское помилование. В принципе, во всех странах президент обладает такого рода возможностями по закону. В этом всегда есть что-то такое, приятное общественному мнению типа по закону-то оно так, а, вот, мы, все-таки, пожалели человека и, значит, помиловали его.
Сказать, что у нас, кстати, именно это происходит особенно часто, я не могу. Вот, амнистия у нас, действительно, это регулярный инструмент, и это… Опять же, это хорошо для тех, кого выпускают, или для кого дела закрываются, но, на самом деле, ничего хорошего в этом нету – это обозначает, что обычным порядком ни следствие, ни суд не работают, потому что оправдательных приговоров должно быть гораздо больше.
А президент у нас не так часто этим самым своим правом пользуется. Ну, вот, один случай был вот сейчас недавно, да? Женщина, которая неудачно отправила смску.
Т.Фельгенгауэр― Да, Оксана Севастиди.
Е.Шульман― Да. Ну, вот, собственно говоря, и всё.
Т.Фельгенгауэр― И Чудновец.
Е.Шульман― Нет, ничего подобного: Чудновец не по президентскому решению вышла. Чудновец по решению суда. Ей снижали-снижали срок и, значит, в результате снизили до того, что ее отпустили.
С Надеждой Савченко, ведь, было тоже не так – она не была помилована президентом. Или она была помилована президентом? На основании чего мы ее отправили-то на Украину? Кто-нибудь сейчас еще помнит эту замечательную историю? Вот видите, как быстро сменяется новостной поток. Согласно недавно проведенному Сбербанком исследованию молодых людей от 8-ми до 25-ти лет, одно из их отличительных свойств – это «short attention span», как это называется.
Т.Фельгенгауэр― Память в 140 знаков.
Е.Шульман― Не просто в 140 знаков, а еще и в, там, типа, 8 секунд возможность концентрироваться на одном объекте.
Т.Фельгенгауэр― Боже, как золотые рыбки.
Е.Шульман― Это хорошо, на самом деле. Если на всём том, что несет нам новостной поток, концентрироваться больше 8-ми секунд, то, во-первых, оно того не стоит, во-вторых, поломаешь себе голову. Поэтому всё правильно они делают.
Е.Шульман: У нас все слышали про обвинительный уклон, про 99% обвинительных решений судов. Это всё правда
Вообще, кстати, по результатам этого исследования посмотрите: прекрасно совершенно описано новое поколение, очень хорошо приспособленное к тем экономическим реалиям, которые нас с вами ждут, и само по себе тоже очень симпатичное, вызывающее самые приятные чувства. Я в некотором роде была готова к этому впечатлению, поскольку я преподаватель, я читаю студентам. Поэтому я как-то о них хорошего мнения, они мне нравятся. Но, вот, почитайте, посмотрите – его легко найти в сети. Если набрать «Сбербанк. Исследование молодежи», то там вы увидите прекрасный, очень ценный социологический материал.
Т.Фельгенгауэр― Так вернемся к редким помилованиям. Ну, вот это такая редкая радость, поэтому не стоит уповать на то, что есть какая-то система в этом.
Е.Шульман― Ну, смотрите. Если вы считаете, что в этом есть система, или, если говорить прямыми словами, что это какая-то предвыборная кампания, давайте задумаемся вот над чем. Предположим, да, хорошо, примем эту версию: это предвыборное явление. Подумайте, почему в качестве предвыборных шагов для того, чтобы, проще говоря, понравиться избирателю, президенту необходимо именно помиловать кого-то, а не, наоборот, посадить? Что нам это говорит об общественном запросе? Что нам это говорит о настоящих потребностях тех избирателей, которым, собственно говоря, даже обязательный кандидат должен понравиться, чтобы хотя бы они как-то к нему хорошо отнеслись и пошли бы на избирательные участки? Потому что наша с вами главная проблема – это проблема явки.
Сколько нам было разговоров о том, что наши с вами 86% кровожадных, понимаете ли, олигофренов, которые только и мечтают о том, чтобы вернуть смертную казнь через четвертование.
Т.Фельгенгауэр― И Сталина на нас на всех нет.
Е.Шульман― Да, и вернуть Сталина, и чтобы он тоже всех четвертовал посредством смертной казни.
Когда дело доходит до дела, когда дело доходит до практики, то даже наша с вами не особо чуткая система власти понимает, что люди хотят совершенно другого, и чтобы расположить их к себе, нужно не сажать, а, наоборот, миловать. Вот это и есть изменяющийся общественный запрос, который, еще раз повторю, вынуждена слышать даже такая закрытая и с отсутствующими практически каналами обратной связи политическая система как наша.
Т.Фельгенгауэр― Про смену власти, но не в Российской Федерации, а в Российской Академии Наук. Что за шевеление происходит, скандалы, интриги, расследования? А главное, почему это важно? И важно ли?
Е.Шульман― Вы знаете, я не очень знаю о внутриакадемической политике. Как любое крупное учреждение такого рода это абсолютная вещь в себе и Мадридский двор. Там свои процессы и свои сложные законы. То, что видно снаружи, чтобы, опять же, не погружаться в глубину, это довольно-таки системное сопротивление академического сообщества навязываемым им как новым правилам, так и новым руководителям, которых они как-то, вот, не хотят. И примета нашего времени: всякие процессы, которые мы воспринимаем как политические, на самом деле делаются ради недвижимости и земли. Вот, есть у меня очень сильное подозрение, что основное достоинство Академии Наук в глазах тех, кто ее всё время пытается реформировать, это ее здания и ее площади, и территории, которые она занимает. Вот, по-моему, вокруг этого идет вся вот эта вот всякая пляска.
Хотелось бы пожелать, конечно, академикам как-то выстоять и победить, но это довольно сложно. Скажем им «спасибо» хотя бы за то, что они, по крайней мере, сопротивлялись.
Т.Фельгенгауэр― Еще один вопрос, новость. Мы сказали, что это новость про журналистов и для журналистов, но тем не менее. Для вас как для читателя важно, кто возглавляет газету «Ведомости», я имею в виду главный редактор?
Е.Шульман― Вы знаете, я, действительно, очень плохо знаю журналистов, и многие из тех фамилий, которые они называют друг другу и говорят, типа, «Вот, всё понятно»... Даже ничего не говорят, а так смотрят друг на друга, им и так всё понятно. Мне это, в общем, как-то всё немножко мимо. Извините. Журналисты не любят, когда ими не интересуются, поэтому я как-то понимаю, что я говорю неправильные, неполиткорректные вещи. Но тем не менее.
Я газете «Ведомости» обязана своей счастливой карьерой колумниста, я писала им всякие колонки, начиная с 2013 года, сначала регулярно, потом менее регулярно. Но это не они виноваты, а я виновата, потому что я не успеваю ничего. Поэтому, да, я люблю газету «Ведомости» и желаю ей всяческого счастья и процветания.
Т.Фельгенгауэр― Ну, имя Илья Булавинов, в принципе, вам ни о чем не говорит?
Е.Шульман― Он был в «Коммерсанте», нет?
Т.Фельгенгауэр― Да, он был на сайте «Коммерсанта», работал в «Коммерсанте» довольно долго. Потом в РИА Новости, сайт РИА Новости. И потом сайт Первого канала.
Е.Шульман― Сайт Первого канала? Интересно.
Т.Фельгенгауэр― Да. С 2014 года.
Е.Шульман― Ну, опять же, я ничего не знаю про журналистов. У них, знаете, там своя вот эта вот журналистская такая жизнь.
Т.Фельгенгауэр― Ну, просто понятно, почему хочется это обсудить. Последние несколько…
Е.Шульман― Подождите, а он уже стал главным редактором?
Т.Фельгенгауэр― Да, да. Вот, всё, объявили.
Е.Шульман― Вот, прямо сейчас?
Т.Фельгенгауэр― Вот, прямо сейчас объявили, что новым главным редактором.
Е.Шульман― Давайте в качестве эксперимента я напишу колонку для «Ведомостей».
Т.Фельгенгауэр― Ой, давайте. По-моему, прекрасная…
Е.Шульман― Вот так мы увидим… Это на меня накладывает очень большие обязательства. Вот, лучше бы прежний оставался бы главный редактор, тогда бы я могла еще дальше ничего бы не писать. А теперь, значит, должна. Ну, что поделаешь? Ладно.
Давайте напишу на какую-нибудь представляющуюся мне актуальной тему, и посмотрим, появилась ли разница в редакционной политике.
Т.Фельгенгауэр― Как у вас это обычно происходит? Вы просто предлагаете тему, присылаете текст?
Е.Шульман― Вы знаете, раньше, когда я…
Т.Фельгенгауэр― А то вдруг просто Илья Булавинов вам скажет: «Екатерина, прекрасно. Нам не нужно».
Е.Шульман: Хотелось бы пожелать академикам победить, это сложно. Скажем «спасибо», что они сопротивлялись
Е.Шульман― Раньше они писали… Нет, скажем так. Значит, совсем раньше я писала раз в 2 недели, когда я была еще хорошая девушка, вела себя порядочно. Потом я стала говорить, что «я не успеваю, не успеваю, извините». И они стали писать и говорить, что «А вот есть такая тема. Вот, может быть, вы напишете?» Потом они и это перестали делать, потому что поняли, что толка от меня не добьешься. Но иногда, все-таки, когда мне приходила какая-то в голову мысль, я писала и дальше говорила: «Вот, есть вот у меня знаков, вот, сколько-то, написалось». Они говорили: «Ой, как здорово! Присылайте». Вот так это примерно выглядело.
Т.Фельгенгауэр― А. Ну, посмотрим, сработает ли эта система при новом главном редакторе Илье Булавинове.
Е.Шульман― Это, по-моему, называется «полевой эксперимент».
Т.Фельгенгауэр― Да. Екатерина Шульман, политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС и наш полевой экспериментатор на ближайшие пару недель.
Е.Шульман― Настоящий ученый всё проверяет на себе.
Т.Фельгенгауэр― Отважно.
Е.Шульман― Буквально прививает себе чуму.
Источник: echo.msk.ru
