22:58
Я выросла в семье писательницы и художника, мои мама и отчим — литовцы, русский я не знала совсем. Родители, конечно, говорили по-русски, и мама показывала мне всякие фильмы. Новый год без «Иронии судьбы» представить было сложно, ну то есть мне с 5 лет переводили его содержание. В детстве по-русски я знала только мат и слово «колбаса».
С 12 лет я ходила в театральную студию, практически ночевала там и точно понимала, что хочу стать актрисой и режиссером. Когда пришло время поступать в институт, оказалось, что на театральное отделение набирают только русский курс для Русского драматического театра. Что поделать — я выучила на русском все, что нужно было для экзамена, но мне сказали: «Девушка, вы же ни слова не понимаете из того, что говорите! Что вам делать в русском театре?» В итоге я поступила на кинорежиссуру, проучилась полгода, поняла, что не хочу этим заниматься, и решила поехать в Россию.
Никак логически мое решение объяснить нельзя: я могла поехать в Англию или Францию — как гражданке Евросоюза мне не пришлось бы платить за обучение, и так делали многие мои сверстники. Одна моя подруга для поступления в лондонский театральный учила монолог Нины из «Чайки» на английском — мне это показалось странным, меня переклинило. К тому же я подумала, что в Европе будет скучно. И не прогадала: сейчас иногда вырываюсь из России на неделю и начинаю скучать, хочется обратно. Нет в европейских людях такого, что есть в моих русских друзьях. Да, в Европе все устроено для человека и нет такой бюрократии, но в Россию ты приезжаешь — и сразу начинаешь что-то делать.
Я поступала во МХАТ и ГИТИС, но тут позвонила мне мама и сказала, что во ВГИКе набирает курс Сергей Соловьев — она обожает «Ассу» — и мне надо идти туда! А я вообще не знала, что это за Соловьев. Оказалось, что у них прошли все туры, остался только один день, но меня почему-то все равно записали на прослушивание. Я подумала, что все равно никуда не поступлю, и прочла то, что мне просто нравится, — «Медею» Ануя. А Соловьев — он странный человек — говорит: «О, фашистка, нужно ее брать!»
Кстати, насчет русских девушек: на всех прослушиваниях они накрашенные, в нарядных платьях, меняют каблуки, одна красивее второй — у меня было ощущение, что я пришла в какую-то модельную школу. У нас в Литве это запрещено: нужно приходить в черной форме без каблуков и макияжа, чтобы было видно тебя саму, так что у меня был просто шок.
Ко внешности люди вообще странно в Москве относятся: девушки все такие красивые — макияж, мини, каблуки, — а рядом с ней идет какой-нибудь мужик с животом. Мужчины почему-то уродливые. Хотя бывают такие, которые хотят показать, насколько они богаты: надевают рубашку с золотыми запонками, совершенно безвкусную, зато по ней видно, что ты много денег на нее потратил.
Еще я заметила, что русские женщины некрасиво старятся. В метро много таких типажей — я их называю «женщины-бульдоги» — им лет по 50–55, и у них мрачные лица и гигантские подбородки. А как красиво стареют, например, француженки: видишь женщину 60 лет — да, у нее морщины, но как она одета, как полна жизни, ходит на йогу… Наверное, такая неухоженность — тяжелое последствие Советского Союза. И в Литве такие женщины-бульдоги тоже есть, но их гораздо меньше.
Когда я приехала в 2010-м, в Москве как раз был смог — я никого не знала, было совершенно нечем заняться, и я просто ходила по улицам, где все были как будто полумертвые. Ко мне постоянно подходили какие-то странные мужчины в попытках познакомиться. Я тогда сразу почувствовала, какая Россия гигантская. Наша Литва маленькая, уютненькая, а здесь чувствуешь себя каким-то пупсиком — это пугает. Когда я вышла в город с Рижского вокзала, то целый час не могла попасть в метро: спускалась в переход с буквой «М» и выходила с другой стороны. Я уж начала плакать — на такси денег нет, а живу я на Поварской. В итоге оказалось, что вход в метро в отдельном здании!
Метро не меньше шокировало: на эскалаторе я смотрела вниз и мне казалось, что я сейчас упаду с высоты многоэтажного дома! До сих пор боюсь эскалаторов. Еще испугали гастарбайтеры, но тут есть с чем сравнивать. Я вот недавно была в Париже, и мы оказались в районе метро Stalingrad — это совсем недалеко от Монмартра, и там везде сплошные палатки, всюду смуглые люди, воняет дерьмом, шныряют гигантские крысы. В Москве такое невозможно представить, конечно. Здесь, например, в Марьиной Роще, где я живу, установили недавно пункт городского велопроката. Мы с мужем все лето им активно пользовались и чувствовали себя как в Европе.
На своем курсе Соловьев никого не заставлял ничего делать. Он говорил: «Вы здесь, чтобы творить чудеса». У него можно было пахать как лошадь или ничего не делать — все равно получишь 5. Я привыкла много работать — поставила у него «Чайку», с которой мы ездили в Петербург на Новую сцену Александринки и на соловьевский кинофестиваль «Дух огня».
После ВГИКА я устроилась в театр Николая Рощина «АРТО», где меня заметил Стас Намин, он предложил мне поработать в «Зеленом театре» с Михаилом Шемякиным: мы делали спектакль по его воспоминаниям. В 1980-х он уехал в Америку, где дружил с Лимоновым и Нуриевым. Надо сказать, что в Нью-Йорке в начале 1980-х собралась удивительная компания изгнанников из СССР — танцоры, писатели, художники, актеры. Мы с Шемякиным сидели ночами, сочиняли пьесу, правили тексты… Это было очень интересно, потому что Шемякин — гений!
Потом я делала детские спектакли в театре «Домик Фанни Белл», там же играла Веру в «Герое нашего времени», недавно ездила ставить во Францию, а сейчас занимаюсь проектом «Малышарики» в Crocus City Hall. Это, конечно, не совсем режиссура — это коммерческий заказ. Но я очень редко в Москве встречаю актеров, которые радостно трудятся в своих театрах: в большинстве они их ненавидят.
Например, моя знакомая актриса работает в студии Театра Вахтангова, куда набраны лучшие из лучших. Но там огромная труппа, и ты играешь не то что роль второго плана — пятого! Получаешь 25 тысяч в лучшем случае, при этом вынужден торчать там день и ночь, чтобы просто попеть в последнем ряду хора, и тебя не отпускают на съемки в коммерческих проектах. Конечно, в театрах работают не ради денег — даже в «Гоголь-центре» такие же низкие зарплаты. Хорошо получают только во МХАТе и у Калягина.
А еще поговаривают, что в некоторых театрах крадут. Например, по договору актер получает 40 тысяч, а платят ему 16. Разницу забирают директора… При этом в бухгалтериях лежат трудовые книжечки их мам, пап, тетушек и так далее — на них тоже капают деньги.
Меня печалит то, что у меня сейчас как будто нет дома. Мы с моим мужем — он русский и тоже режиссер — весной ездили в Литву на театральный фестиваль играть спектакль про композитора Чюрлениса. Помимо спектаклей были воркшопы: муж работал с актерами, я переводила. И это был кошмар — нас просто презирали. Причем, когда я уезжала из Литвы поступать в Москву, такого еще не было. Нет, нас никто не оскорблял, но я чувствовала энергетический настрой, ненависть. К русским актрисам подходили и спрашивали: «А правда в России убивают на улицах?»
Там сейчас все время по телевизору показывают какой-то бред, будто Литва ждет, что Россия соберет армию и пойдет на Прибалтику, как на Украину. Транслируют в новостях, скажем, сюжет о том, с какой стороны она придет — через Латвию, через Белоруссию или еще как. Мне и в голову не приходят такие мысли! Что России брать в Литве? Сыр? Так здесь научились свой сыр варить, хотя я и скучаю по литовскому. Да, если вы приедете в Вильнюс как турист, то с вами будут вежливы, обслужат в ресторане, но отношение поменяется, как только начнутся разговоры о политике.
Я пытаюсь своим литовским друзьям объяснить, что Россия развивалась иначе, чем Европа, поэтому она не может быть такой же. Европа уже в постмодерне, а в России никакого модерна нет — сплошная архаика. Но кто вообще сказал, что все должны быть модернистами? Я пытаюсь объяснить, почему в архаичной России должен быть такой Путин, но мне всегда отвечают: ты так говоришь, потому что ты там живешь и уже ни-че-го не понимаешь!
Источник: https://daily.afisha.ru/
