Плоды дегуманизации

Что такое дегуманизация

Представление о том, что человек находится в центре мироздания, его жизнь является высшей ценностью, а сам он имеет право самостоятельно определять форму и содержание собственной жизни, начало складываться на исходе Средних веков и окончательно утвердилось в эпоху Просвещения, когда ускорившиеся экономические, политические и культурные процессы стремительно формировали облик того, что впоследствии назовут Модерном. Ключевым становится понятие прогресса, указывающее на поступательное развитие общества, которое отказывается от старых предрассудков и на рациональных основаниях меняет себя, подстраиваясь под Человека с большой буквы, освобождая его от груза прошлого, совершенствуя законодательство, улучшая материальные условия его жизни.

Иллюзии великой эры прогресса начали рушиться уже в XIX веке: например, Ницше и Бодлер, столь важные для findesiècle фигуры, особых иллюзий насчет человеческой природы не питали, да и литераторы-реалисты, бичевавшие социальные пороки, далеко не всегда с оптимизмом смотрели в будущее. В культурном плане большую роль сыграли возникшие во второй половине XIX века дарвинизм, позитивизм и психоанализ — они рушили гуманистические иллюзии и представляли человека уже не венцом творения, разумным и меняющим жизнь в лучшую сторону, а подслеповатым животным, которым руководят низменные инстинкты, грубые желания и борьба за выживание. Жирную точку в этой истории поставила бойня Первой мировой с ее миллионами погибших: о каком гуманизме может идти речь, когда применяется оружие массового поражения?

Но катастрофы середины века, Холокост и ГУЛАГ, показали, что это не предел и дегуманизация может достичь невиданных масштабов, в сравнении с которыми дикость и жестокость архаических обществ покажутся детской шалостью. Рефлексия о том, как человечество могло загнать само себя в такой угол, продолжается по сей день, и вряд ли в ней когда-либо можно будет поставить жирную точку: слишком велики размеры преступлений, совершавшиеся людьми против людей. Каждому поколению придется заново пытаться их осмыслить, но уже в XX веке были созданы важнейшие произведения, которые позволяют понять феномен дегуманизации, ее истоки, сущность и мрачное наследие.

Дмитрий Григорович. Гуттаперчевый мальчик (1883)

Мальчика Петю, сироту, берет на воспитание акробат Беккер — жестокий человек, который плохо говорит по-русски и обращается с ребенком как с животным. Деваться Пете некуда: родных у него нет, и ему приходится обучаться сложным и опасным трюкам, терпеть побои и унижения, жить в грязи и впроголодь. Вступиться за него почти некому, клоун Эдвардс пытается иногда увещевать акробата Беккера, но тот сам уже давно превратился в подобие автомата, единственная его задача — сделать ребенка инструментом, на глазах у которой гуттаперчевый мальчик и погибнет в конце книги. Бесчеловечность обстановки, никак не подходящей для хоть сколько-нибудь сносного детства, описывается так: «Отворив дверь, Эдвардс вошел в крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям, висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи».

Автор не дает читателям возможности познакомиться с внутренним миром главного героя — мы понимаем, что он страдает, но не знаем, каковы на самом деле его мысли и чувства. Помимо объективированного авторского описания, мы видим Петю сперва глазами клоуна, который сочувствует ему, но мало чем может помочь (да и сам, в общем, находится в весьма незавидном положении), а затем глазами детей из дворянской семьи, которым за хорошее поведение разрешили посетить цирковое представление. Гуттаперчевый мальчик, чьего выступления так ждали дети, не справляется со сложным номером, падает на пол цирка и умирает. Дети в ужасе, но взрослые, их родители, ни малейшего сочувствия не проявляют: для них, как и для Беккера, Петя всего лишь аттракцион, развлечение, и то, что он не справился со своими функциями, вызывает у графа Листомирова негодование: «Какой-то там негодяй сорвался... (граф, видимо, был взволнован, потому что никогда, по принципу, не употреблял резких, вульгарных выражений), — сорвался какой-то негодяй и упал... какое зрелище для детей!! Гм!! наши дети особенно так нервны; Верочка так впечатлительна... Она теперь целую ночь спать не будет…»

Федор Сологуб. Мелкий бес (1902)

Роман о провинциальном учителе-садисте Ардальоне Борисовиче Передонове, одно из наиболее популярных произведений русской модернистской прозы — при жизни Сологуба вышло больше десяти изданий книги, и сегодня ее по-прежнему выпускают и читают. Пожалуй, до «Мелкого беса» в России не было заметных романов, главным героем которых мог стать настолько отталкивающий персонаж (единственное исключение — «Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина: Иудушка Головлев, без сомнения, прямой предшественник Передонова): каких-либо положительных человеческих качеств он лишен начисто, зато все отрицательные гротескно (и с большим талантом) преувеличены автором. Вот как описывает Передонова Сологуб: «Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом. Все доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности и радовали его. […] У него не было любимых предметов, как не было любимых людей, — и потому природа могла только в одну сторону действовать на его чувства, только угнетать их. Также и встречи с людьми. Особенно с чужими и незнакомыми, которым нельзя сказать грубость. Быть счастливым для него значило ничего не делать и, замкнувшись от мира, ублажать свою утробу».

Передонов — злобный, завистливый сплетник и параноик; единственная его мечта — продвинуться по карьерной лестнице, стать инспектором. Карьеризм едва ли не единственная человеческая черта Ардальона Борисовича, а остальные качества, благодаря которым людям удается уживаться друг с другом, он либо давно утратил, либо вообще никогда их не имел. Назвать Передонова злодеем не поворачивается язык: он до болезненности трусливый, мстительный и мелочный хам, делающий гадости исподтишка (или если уверен в своей полной безнаказанности). В конце концов Передонов доходит до полного безумия: его троюродная сестра Варвара обманом выходит за него замуж, уверяя, что за это он получит место инспектора, но назначение никак не приходит, мнительность и одержимость Передонова растут, и в финале он окончательно лишается рассудка и убивает своего прихвостня Володина, которого несостоявшийся инспектор считает оборотнем, умеющим превращаться в барана.

Однако полное отсутствие тех черт, что восхвалял в человеке классический гуманизм, нельзя назвать отличительной чертой Передонова: практически все жители провинциального городка, где происходит действие, такие же мелкие бесы, как и он, пускай и не столь яркие и изобретательные.

Альбер Камю. Посторонний (1942)

Это произведение принято считать одним из ключевых текстов литературного экзистенциализма. Француз по фамилии Мерсо (имени его мы не знаем) работает мелким клерком и живет в алжирском предместье. Это бесстрастный, живущий словно в полусне человек, отвечающий на внешние раздражители простейшими реакциями: он с полным равнодушием хоронит мать, которую три года назад сдал в богадельню, с безразличием заводит любовницу, а потом без особой причины убивает на пляже араба (из-за сильной жары у него мутнеет рассудок, и он стреляет в него, «как будто постучавшись в дверь несчастья четырьмя короткими ударами»). Свой поступок Мерсо так и объясняет — жарой, его приговаривают к смертной казни. Только в тюремной камере, на пороге смерти, на него нисходит озарение, и Мерсо вдруг начинает чувствовать всю глубину жизни — так, как понимали ее философы-экзистенциалисты.

Однако если мы внимательно посмотрим на этого персонажа, то увидим в нем образцовое изображение дегуманизации (трудно сказать, имеют ли для Мерсо значение хоть какие-то человеческие ценности!), причем созданное тогда, когда массовое уничтожение людей в лагерях еще только маячило на горизонте. Камю словно хочет сказать: смотрите, западная культура в компании с Дарвином и Фрейдом объяснила нам, что из себя представляет человек, очищенный от гуманистической и метафизической шелухи, ну и вот что у нас получилось в итоге — полюбуйтесь. Постороннему чужда даже дарвинистская борьба за выживание: бессмысленные примитивные импульсы, которые им движут, приводят его прямо к гибели.

Варлам Шаламов. Колымские рассказы (1954–1962)

Как известно, «Колымские рассказы» были написаны Шаламовым на биографическом материале. Предельный опыт сохранения человеческого в условиях расчеловечивания у него облечен в художественную форму, поэтому «Колымские рассказы» нужно читать сразу в двух оптиках: как максимально достоверный исторический документ и как выдающееся литературное произведение. Обе эти стороны, при полном отсутствии у автора сентиментальности и мстительности, дополняют и усложняют друг друга. Рассказы Шаламова остаются произведением, препарирующим дегуманизацию с непревзойденной точностью, строгостью и художественной силой.

В небольшой заметке «Что я видел и понял в лагере» Шаламов писал: «[Я видел] чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях». «Колымские рассказы» — настоящая энциклопедия бесчеловечности: не существует такой низости и подлости, на которую не пошел бы тот, кого сломал лагерь.

Филипп Зимбардо. Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев (2007)

В 1971 году американский психолог Филипп Зимбардо провел в Стэнфордском университете эксперимент, по материалам которого затем была написана книга «Эффект Люцифера». Суть эксперимента состояла в том, что добровольцы играли роли охранников и заключенных в «тюрьме», расположенной в подвале психологического факультета. Зимбардо, сам исполнявший роль управляющего тюрьмы, пытался выяснить, как человек реагирует на ограничение свободы и условия тюремной жизни, — и пришел к неутешительным выводам. Добровольцы быстро вжились в свои роли: исполнявшие роль заключенных стали безвольными и покорными, а исполнявшие роли охранников — садистами (хотя эксперимент длился всего шесть дней!). В кратчайший период между заключенными и охранниками начались конфликты, которые последние принялись жестоко подавлять, причем действия и тех и других мало чем отличались от происходящего в настоящих тюрьмах. Вскоре заключенных уже заставляли мыть голыми руками уборные, лишали пищи и так далее — одним словом, условностей эксперимента оказалось достаточно, чтобы часть разделенных по жребию, то есть, по сути, взаимозаменимых добровольцев (а все они были психически устойчивыми, белыми и принадлежали к среднему классу) лишилась человеческого достоинства и стала объектом крайне жестокого обращения, при том что охранникам было настрого воспрещено какое-либо физическое насилие. Все это говорило о том, что ситуация влияет на поведение людей куда сильнее, чем их личные качества, и два совершенно обычных человека без особых внешних причин могут в одночасье превратиться в палача и жертву.

Как осмысляют дегуманизацию

Исследования вроде тех, что провел Зимбардо, многое могут рассказать нам о хрупкости человеческого, о ненадежности гуманистических ценностей и идеалов, которые сами по себе оказываются бездейственными, — достаточно лишь с молчаливого согласия общества оказаться не в том месте и не в то время. Однако широких обобщений подобные опыты не дают, для них требуется иной уровень рефлексии, и, разумеется, западная философия прошлых двух веков не могла обойти эту проблему стороной.

Фридрих Ницше первым пришел к выводу, что гуманизм потерпел полный крах, и теперь грядет переоценка всех ценностей. Его взгляд пессимистичен, и в то же время обнадеживает: человечество зашло в тупик, но на смену человеку грядет сверхчеловек: «Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором» («Так говорил Заратустра»). XX век показал, что опасения насчет прочности старых ценностей были вполне оправданны, а вот со сверхчеловеком ничего путного не вышло: попытка обновить человеческую природу вместо усовершенствованного гуманизма дала прямо противоположный результат. В начале прошлого века одни надеялись на обновление и очищение человечества, другие считали, что на смену старым гуманистическим ценностям необязательно нужно искать новые — достаточно избавить старые от лишнего и реактуализировать их, поэтому на исходе позитивистско-дарвинистской эпохи внезапно возник обостренный интерес к религии, которую многие считали средством латания дыр в гуманизме, — хотя в XVIII веке именно в религиозных предрассудках философы-просветители видели корень всех зол, подлежащий полному уничтожению.

Интересную попытку реабилитировать религиозный гуманизм предпринял во второй половине прошлого века антрополог Рене Жирар. Согласно его концепции, дегуманизирующее насилие, то и дело волнами захлестывающее разные общества, удается остановить с помощью жертвы — Жирар называет ее козлом отпущения. Жертва лишается человеческих черт, исключается из человеческого коллектива и уничтожается, благодаря чему социальное напряжение падает до нуля и снова начинает расти, пока не дойдет до крайней точки — и тогда все повторится заново. Из этого порочного круга есть выход: это добровольная жертва Христа, который принимает крестную муку, чтобы насилие было прекращено, чтобы больше не было козлов отпущения — надо только правильно усвоить его уроки и учение. Об исключении и отверженности много размышляет итальянский философ Джорджо Агамбен: в программной работе «HomoSacer. Суверенная власть и голая жизнь» он утверждает, что под маской парламентской демократии всегда скрывается возможность ввести чрезвычайное положение, приостановить действие права и подвергнуть человека исключению, свести его до состояния «голой жизни» — и поэтому основой современной политики является не город, а концлагерь.

Катастрофа середины XX века вынудила многих европейских интеллектуалов взглянуть на проблему дегуманизации по-новому. Конечно, главной их мыслью было то, что подобное никогда больше не должно повториться, но скрупулезный анализ причин и следствий привел к весьма нетривиальному выводу: в основе дегуманизации лежит сам западный гуманизм, иерархическая система ценностей, накопившая за века столько противоречий, что в конце концов она обернулась собственной противоположностью. Единственный логичный вывод из этого анализа гласил: следует полностью разрушить традиционную метафизику и иерархическое мышление, которое подчиняет человека мертвенным абстракциям и ради неких идеалов позволяет одной части общества превращать другую в нелюдей. Одним словом, это была попытка выбить клин клином, противопоставить реальной дегуманизации дегуманизацию интеллектуальную, смещающую фокус с человека (который из центра мироздания превратился в сконструированный объект, легко уязвимый и поддающийся манипуляциям) на знаковые системы и практики, полностью определяющие существование человека, его идентичность, его ценности и общественные отношения. Насколько продуктивным был этот проект (наибольший вклад в него внесли Мишель Фуко, Жак Деррида, Жиль Делез и другие французские мыслители), сказать сложно: возможно, именно благодаря ему человечество до сих пор удерживает хрупкий баланс и не падает в пропасть полного расчеловечивания.

Другие книги о дегуманизации

Дневник скончавшейся в концлагере еврейской девочки, который она вела в оккупированных нацистами Нидерландах, — одно из самых страшных и достоверных свидетельств дегуманизации XX века.

Жан Амери — австрийский писатель, участник Сопротивления. За антинацистскую пропаганду он был арестован гестапо, подвергся пыткам, почти два года провел в концлагерях. После войны был освобожден, сменил имя, переделав его на французский манер (настоящее имя писателя — Ханс Майер), и на долгое время отказался ступать на немецкую землю, писать по-немецки и рассказывать о лагерном опыте. В 1966-м вышла его работа «По ту сторону преступления и наказания» — одна из важнейших книг о Холокосте: Амери пытается наметить в ней пути для создания нового гуманизма, отталкиваясь от фигуры еврея-заключенного, который обречен на уничтожение.

Знаменитый австрийский психолог и психотерапевт, создатель логотерапии Виктор Франкл тоже был узником концлагеря. В лагере он оказывал психологическую помощь заключенным, предотвращал самоубийства. Основополагающий труд Франкла называется «Человек в поисках смысла»: в нем он рассказывает о своем опыте выживания в лагере и объясняет, как находить смысл в жизни, даже если оказался в таких чудовищных и бесчеловечных условиях.